Киэрлен де Сотер
Пустышка
Третьи сутки без еды и воды, не меняя положения – тело будто закоченело, щека приросла к тощей жесткой подушке. Бессмысленный взгляд сквозь полуопущенные ресницы бездумно фиксирует происходящее.
- Эниф… Эниф, тебе привет от Дэни…
Дэни. Черно-красная кровавая маска – мебель не жалко бить по лицу… Разве Дэни выжил? А, какая разница…
Ощущение ребристого стекла, прикоснувшегося к губам.
- Ты бы попил…
А зачем?..
- Эниф…
Как издевательски они звучат, эти две последние буквы его имени - легкое, тающее в воздухе “иф”… Легкий, тающий в воздухе – хрупкая точеная фигурка одиннадцатилетнего выпускника Академии, окутанная, как облаком, густыми белыми волосами, спадающими до узких белых пяточек. И такое же невесомое имя – Киф. Ушел, маленький мой, растаял…
Кажется, это было вчера – мягкий водопад волос, отблескивающих лиловым в свете прожекторов, напряженное тельце, блестящее от пота, как электрическая дуга – Киф обнял его бедра ногами и прогнулся назад… И ощущение триумфа – казалось, все смотрят только на них. Наверное, так это и было.
Глаза цвета спелого ореха. Когда в тот вечер Эниф зашел к своему маленькому любовнику – зашел безотчетно, сам не зная, зачем, - Киф встретил его вопросительным взглядом, ослепляющим, как прожектора сцены. И вдруг зарделся, опустив глаза:
- А знаешь… Ты у меня первый…
Обнять его, зарыться лицом в струящиеся локоны, вдыхая легкий фиалковый аромат. Какой же он еще… чистый!.. Лаская, изучать его тело - осторожно и восторженно, как скульптуру древнего мастера, готовую рассыпаться в пыль от любого неделикатного прикосновения. И в ответ на робкое: “Я тебе нравлюсь?” - счастливо улыбаться: “Ты совершенство”.
С того дня Эниф перестал посещать салон – попросту забыл о его существовании. Все дни он проводил рядом с Кифом. Наслаждаясь его близостью, носил мальчика на руках, рассказывал смешные истории, подарил все свои самые красивые безделушки… Они не произносили слова “любовь” - вряд ли им известно было это понятие – но каждый взгляд, каждое движение, каждое слово как будто связывали их единой нитью, невидимой и нерушимой.
- И так теперь всегда будет?
- Понимаешь, малыш, я уже взрослый, мне почти 17, и Кайру-сама может меня выгнать в любой момент…
- Но когда я стану взрослым, меня ведь тоже выгонят, правда? Ну так ты просто будешь меня ждать… - бесстрашно отвечал Киф.
Как-то Дэни попытался намекнуть, что такое поведение чревато неприятностями для обоих: петам позволялось сколько угодно заниматься любовью вне сцены, но не влюбляться. Блонди находили особое удовольствие в том, чтобы травить влюбленных – особенно Кайру, их хозяин. Если бы тогда Эниф внял голосу разума, если бы хоть на день, хоть на час смог оторваться, отлепиться от своего “заоблачного мальчика”!..
…То ничего бы не было. По крайней мере, можно было бы любоваться им хотя бы изредка, хотя бы издалека. Кифу часто назначали в пару других петов, но Эниф и не думал ревновать – напротив, он восхищался красотой и мастерством своего маленького возлюбленного. Легкая точеная фигурка Кифа изумительно смотрелась в любой позе, одинаково безупречно сочетаясь и с таким же хрупким детским тельцем, и с мускулистым торсом взрослого пета.
И вдруг как гром среди ясного неба: Киф назначен в пару с мутантом. И с каким! Чья безудержная, беспощадная фантазия вызвала к жизни это мохнатое чудовище почти трехметрового роста? Таких обычно держали в клетках, выпуская только на сцену, и сразу после представления загоняли обратно электрохлыстами.
Дэни привел к себе испуганных, мечущихся влюбленных, влил каждому по целому пузырьку успокоительного и потребовал: как бы ни развивались дальше события, всякое общение нужно прекратить. Видеться только в салоне и как можно реже. Иначе…
Выбора не было, они согласились. В последний раз обнявшись там, в комнате Дэни, они вышли на сцену, как приговоренные выходят на эшафот. И, слыша крики своего маленького возлюбленного, Эниф в тот вечер оказался бессилен доставить удовольствие своему партнеру.
* * *
- Эниф, я должен тебе сообщить… - бесшумно, как призрак, Дэни возник в комнате, которую Эниф делил с тремя другими петами своего возраста.
- Знаю, я наказан, - нетерпеливо бросил тот. – Как… как он?
- Жив.
- Слава Юпитер, - пробормотал Эниф и вдруг сообразил, что ему вовсе не за что благодарить всемогущую машину – напротив, он должен ненавидеть и ее, и весь ее белокурый выводок.
- Плохие новости, Эниф, - выдержав паузу, осторожно начал Дэни. – Мне не позволено вызвать к нему врача… - интонация мебели не подразумевала окончания фразы.
- Что, что еще?! – вскинулся Эниф. Худая сильная рука Дэни сдавила его плечо.
- Я видел анонс завтрашнего представления… - проговорил furniture и отвел взгляд.
- НЕЕТ!!! – Эниф отшвырнул Дэни и в кровь рассадил кулак о стену. Соседи помогли мебели усмирить обезумевшего влюбленного. Накачанный успокоительным, Эниф провалился в тяжелый морочный сон.
Он проснулся ранним утром, когда соседи мирно спали в обнимку. Едва взглянув на пасмурное небо, затянутое тучами – белыми, как волосы Кифа, - он принял решение. И рядом не оказалось рассудительного Дэни, который смог бы остановить Энифа. Поэтому решение воплотилось в реальность так же безоглядно и бесполезно, как было изобретено.
* * *
О жестокости Кайру ходили легенды. Рассказывали, что в юности, будучи еще студентом, он без наркоза препарировал детей, которых выбраковывали из Академии петов, на глазах у их воспитателей и соучеников. Поговаривали, что в его рабочем кабинете висит высушенный, полностью размотанный кишечник одного из бывших его противников, его стараниями приговоренных к сплошной нейрокоррекции. Петы боялись его до холодного пота, до мурашек по спине, и каждого новичка в его гареме встречали как смертника, а каждому проданному завидовали. Помнил ли об этом Эниф, когда в то утро шел умолять о пощаде для своего маленького возлюбленного?
Глаза блонди были выжигающе холодны, как лампы в морозильной камере, и пульсирующие точки его зрачков, расширившихся от жестокого вожделения, походили на две черных дыры-воронки в параллельную вселенную.
- Ты можешь попытаться, пет, - зазвучал механически бесстрастный голос. – Ты сам придумаешь себе наказание. И если оно мне понравится, то я подумаю…
С остервенением перебирая в памяти все наказания, какие только ему доводилось видеть, Эниф изобретал себе пытку, достойную внимания самого взыскательного блонди. (Это он-то, который всегда до дрожи, до икоты боялся боли!) Он верил, что принимает мучения ради любимого.
Дэни ничего не сказал. И когда Эниф в сопровождении мебели шел к хозяину, никто за его спиной не перешептывался и не хихикал.
Ему стало жутко только на мгновение – когда блонди с ледяной улыбкой заявил: “Не возражаешь, если я немного подкорректирую твой сценарий?” Потом было больно – очень больно – но уже не страшно.
* * *
На его теле не осталось ни единой царапины. Таково правило: наказание пета не должно приводить к внешним повреждениям. А раз так, ничто не мешало хозяину внести Энифа в списки выступающих следующим вечером. Там, на сцене, Эниф снова увидел своего маленького возлюбленного. В полуобмороке, едва не бредя от жара и боли, он узнал, что сам назначен в пару Кифу. И то, что ему приказано сделать со своим мальчиком – со своим хрупким заоблачным мальчиком…
…Глаза цвета спелого ореха, широко распахнутые от ужаса…
Хромированная трубка толщиной почти в руку – неприятная тяжесть в ладони. Не бойся, малыш. Не оглядывайся, только не оглядывайся. Ты ведь понимаешь, что мне сейчас придется сделать, понимаешь, да? Не бойся. Я сам боюсь. А ты не бойся, малыш. С тобой я этого не сделаю.
Дерзкий, ненавидящий взгляд в зрительный зал, затем – длинное резкое движение, боль до тошноты, темнота в глазах и падение – бесконечное падение в бездну.
И скептическая усмешка белокурого хозяина: “Как же они все предсказуемы”.
* * *
- Эниф, Эниф, что же ты наделал… - голос Дэни, оглушающе громкий, звучит одновременно со всех сторон. Что со мной? Почему я не чувствую своего тела?
- Это анестезия. Еще несколько часов ты не будешь ничего чувствовать.
- Киф… - губы не слушаются, хриплый голос кажется чужим.
- Он взял с тебя пример… попытался вступиться… Лежи, Эниф. Успокойся. Он жив. К нему приходил врач.
- Скажи… ему… чтобы никогда… никогда больше…
- Скажу, скажу. Лежи.
* * *
Он потерял счет дням – жизнь стала похожа на ад. Блонди забавлялся с влюбленными, как кот с мышью, ставя то одного, то другого в безвыходную ситуацию: либо сам причинишь любимому боль, либо наблюдай, как с ним вытворяют втрое худшее. И никакой медицинской помощи. Однажды Дэни тайком от хозяина отважился промыть и смазать Кифу раны – они уже начинали гноиться. Закончить он не успел – хозяин застал его на месте преступления.
Черно-красная кровавая маска – мебель не жалко бить по лицу. Небрежным жестом блонди стряхнул капли крови со своих белоснежных перчаток. На них даже следов не осталось…
Больше Эниф не видел Дэни. Его место занял хмурый, молчаливый, настороженный furniture по имени Айхо. Парню было только шестнадцать, и, сочувствуя влюбленным, он, тем не менее, беспрекословно подчинялся хозяину.
Ад продолжался.
* * *
Все закончилось неожиданно просто и страшно. Однажды утром Айхо подошел к Кифу и обнаружил, что мальчик не дышит. Следом в подвал спустился врач и констатировал смерть. Поначалу Эниф не понимал, что происходит – почему с него сняли цепи и обработали раны, - смотрел на всех дикими, бессмысленными глазами и непрерывно звал Кифа. Ему осторожно, терпеливо объясняли, что Кифа больше нет, но он отказывался слышать. Никого не узнавал, бредил… Потом, когда воспаление прошло и спала температура, Айхо и один из соседей взяли Энифа под руки и отвели в морг. Это было гуманнее, чем позволять ему лелеять беспочвенные надежды.
Эниф сжал мраморно-белую безжизненную ладошку, коснулся губами холодных губ, между которыми темнела полоска запекшейся крови, и молча осел на пол.
К вечеру температура снова поднялась до угрожающей отметки.
* * *
Яркие лучи, безудержно рвущиеся в комнату сквозь задернутые шторы; тонкий пластмассовый стебелек, по которому в вену капает бесцветная сыворотка-кровезаменитель.
- Эниф… - Айхо поставил стакан на тумбочку и присел на край постели. – Ты пойми, это жестоко, но ему действительно так лучше. Ему уже не больно, не холодно, не страшно. Слышишь меня? Пожалуйста, Эниф, тебе надо пить. Организму нужна вода, иначе из чего он будет восстанавливать кровь? Эниф… Разве Киф хотел, чтобы тебе было плохо? Разве ему было бы приятно видеть тебя таким? Давай, Эниф, нужно попить. Ты сможешь…
Глухой протяжный вой подстреленного зверя, сквозь который не разобрать обрывков бессвязных слов. Побелевшие костяшки пальцев, с нечеловеческой силой вцепившихся в подушку. И потом, после всего, - несколько судорожных глотков, - дрожащие губы, лязг зубов о стекло, струйки по подбородку – больше расплескал, чем проглотил.
- Вот так. Ты молодец, Эниф. Я всегда знал, что ты молодец.
* * *
- Поправляется. Правда, еще не говорит ни с кем… Но уже не отказывается от пищи, - голос Айхо взволнованно дрогнул. Дэни стряхнул пепел, затянулся и положил на плечо товарища перебинтованную ладонь.
- Молодец, - кивнул он и улыбнулся уголком рта, насколько позволяли швы. - Из тебя выйдет толк.
Айхо польщенно зарделся и отвел взгляд.
* * *
- Везет тебе, Эниф, как утопленнику. Выступать с грязным монгрелом, который неизвестно где и неизвестно с кем там в Цересе!.. Фи, какая гадость! Нет, уж лучше даже с мутантами – от них хоть, известно, заразу никакую не подцепишь…
Он только пожал плечами.
- Ну неужели у тебя там внутри ничегошеньки не дергается? – ухоженный пальчик уткнулся в его грудь рядом с левым соском. Эниф усмехнулся.
- А там ничего нет. Я пустой. Мне все равно.
* * *
- Знаешь… - Рики задумчиво склонил голову на мраморное плечо Ясона, - у меня не идет из головы тот парень, ну, которому я дал в морду. Странно… он вел себя так, будто хотел умереть.
- Брось, - безразлично откликнулся блонди. - Они все ведут себя одинаково. Глупые куклы, пустышки… - он поморщился.
- Не знаю… - нахмурился Рики. – Мне так не показалось…
(c) Киэрлен де Сотер
| далее |